Страница56
Солдатские вдовы. Трудно пришлось этим женщинам в годы Великой Отечественной войны, но выпавшие на их долю испытания не сломили их. Ведь рядом всегда были те, кто нуждался в заботливых, добрых материнских руках, голодные глаза которых снились ночами. И расправлялись согнутые тяжёлой ношей плечи, далеко в сердце пряталась тоска и боль утраты, и все силы отдавались на то, чтобы выжить, поднять детей.
В настоящее время в Кузькино проживает 14 вдов. Судьбы их очень похожи. Все старались поставить в первую очередь детей на ноги, а о себе, как всегда, забывали. Тяжёлая работа, одиночество, ведь редко кто из них снова выходил замуж, глубокая рана в сердце – со всем этим и жили. Женская память охватывает тот материк человеческих чувств, который обычно ускользает от мужского внимания. Женщина сильнее ощущает и переживает всё.
Судьба Придачиной Евдокии Васильевны, может быть, напомнит многие судьбы женщин её поколения, но, слушая её, трудно остаться равнодушным.
Вот о чем поведала Евдокия Васильевна. “...Нас в семье было восемь детей. Я родилась в 1905 году. Отец умер очень рано, мать осталась вдовой, и всё легло на её плечи. Жили очень бедно. Мама ходила работать в дом батюшки. То постирает, то погладит. Огород у них полола, за скотиной ухаживала, когда что скажут, то и делала. Они ей за работу отдавали кое-какие продукты. Как праздник, так и у нас праздник. На праздник батюшка ходил по приходу и давал молитву. Люди обычно, когда он входил, на стол ставили хлеб, соль, и этот хлеб он забирал. Мама пойдёт к ним, он ей даст несколько буханок, а мы с младшим братишкой сидим, ждём, когда же мама придёт, хлеба принесёт. И так долго, кажется, её нет. Собаки кругом лают, мы боимся, а все равно посидим и её встречать идём, есть хотим. Перебивались кое-как.
Братья старшие в батраках жили, за кусок хлеба работали... Тут землю переделили, они из батраков поприходили, хоть чуточку получили земли и немного получше зажили. Лошадёнку купили, стали землю обрабатывать. А тут пожар. В селе сразу погорело 75 дворов. Все сгорело. Вот в чём были, в том и остались. Зима подходит, а нам опять хоть умирай, – есть нечего. Жили по милости. Идём с братишкой в соседние деревни Прилепы, Ковылино и просим людей: “Подайте хоть что-нибудь”. Женщина вышла, как сейчас помню, вынесла мне пирожок с вишнями, что-то спрашивает меня, а я ни пирожок не могу проглотить, ни ответить, стою, плачу, да и всё.
... Голод за голодом... Замуж вышла. Муж тоже был из бедной семьи, жил в услужении у богатых людей. Поженились мы в 1927 году и через некоторое время переселились из Кузькино на Выселок (хутор Водяное). Дом, хоть какой, а надо делать. В Поляне продавалась обгорелая хата, всё погорело внутри, один сруб остался обгорелый. Как раз голод был, а за хату просят два пуда муки, а где их взять? Ну, родители немножко помогли, потихоньку устроились.
А голод какой страшный в 1933 году был! Есть было нечего, неурожай. Ели что придётся. Пойду в лес, желудей принесу, в чугунок их высыплю, кипятком обдам. Они полопаются, потом и щавеля нарву, и лепёшки лепила. Ещё в сторону Чернянки была лесопилка в лесу, так ходили и за опилками, их тоже в лепёшки добавляли. А в Лозное ходили - там была гречиха. Наберу гречневой мякины, принесу мешок, соломку отберу, а остальное толку да лепёшки леплю. Спасибо, хоть коровенка была, этим только детей и сохранила. А голод такой был, что все, что хочешь ели. Падеж лошадей был сильный, и от голода сибирская язва была. Так их запрещали есть. А люди ночью соберутся несколько человек и идут откапывать, поделят на куски и ели конину. Принесут домой, в кадушки сложат, зальют холодной водой без соли, уже и черви заводятся, а все равно ели. Много людей поумирало, особенно стариков. А кого и хоронить было некому, так соседи сами могилы копали и хоронили. Без гроба, без ничего, завернут в какую-то тряпку вот и всё. Да я и сама и могилы копала, и хоронила. Насмотрелись, вспоминать жутко. Думаю иногда: неужели это всё со мной было и как это всё можно было пережить? А кто и сразу после голода умер. Уже колоски пошли, стали пышки печь. Сосед Иван Никонорович съел сразу на голодный желудок и умер. Да и другие были, сейчас уже и имена позабывала, ведь больше 60 лет прошло.
А работала, сколько себя помню, всё время работала. Вот сказать, вы не поверите. Когда колхоз образовался, заготовку в Чернянку возили. Пойдём мешки грузить, хватаешь и несёшь на себе и разгружаешь всё на себе. И в колхозе две нормы полола и косила, и пахала, и снопы вязала, и на комбайне помогала. Каждый год из премий не выходила.
Тут опять горе, началась война. Как сейчас помню день, когда мужа забирали на фронт. Он косил в поле в этот день. Нарочной приехал, забрал его с поля. Подъезжает он к хате, а я вышла навстречу. Он как глянул на меня, а они все возле меня детки. Старшенькому было тогда 9 лет, дочерям 5 и 3 года, а на руках мальчик грудной, только 15 марта 1941 года родился. Я стою, плачу, кричу, не могу. Он сам заплакал и говорит мне: “Ну что ты? Ты думаешь, я не приду? Я приду, а дети вырастут, помогать будут». А в 1942 году весной пришло извещение: пропал без вести. Я как остолбенела, растерялась, что же я буду делать. У меня ведь четверо детей, без меня они совсем пропадут. Работать надо. В войну и пахали на коровах, и косили, всё вручную делали. Дали мне несколько ребятишек-подростков. Учила их косить, они, бедные, не успевают за мной, стараются, жалко смотреть на них было. Да так от зари и до зари в поле.
Уйду на работу, детей закрою в доме одних, а у самой души нет. С работы бегом бегу. Живы они там или нет, может, что натворили? Один раз, когда немцы наступали, стреляли где-то возле Лозного из минометов. Всё небо полыхало. Я ушла и закрыла их в погребе. Возвращаюсь, а они вылезли из погреба, зашли в жито, стали на коленки и молятся. Я подхожу, смотрю и младшенький мой, ему тогда 2 годика было, тоже пальчики сложил и молится себе, смотрит на старших детишек. Господи, подбежала я к нему, обняла его, прижала к себе и сама заплакала и приговариваю: “Деточка ты моя, не бойся, мамка твоя здесь с тобой. Уже пришла”. А он весь трясётся, испугался, плачет. Одна я у них осталась опора. Сама о себе забывала, а детей берегла. А жили всё время впроголодь.
Один раз, запомнила, тоже во время войны было. Накосила и сдала я сено в колхоз. За это мне дали 20 кг овса. Я смолола муку, пришла домой, а у меня платье от муки белое. Дети пособирались вокруг меня и язычками слизывают эту муку. Какое надо сердце иметь, чтобы всё это пережить”.
- А когда немцы были в селе, очень свирепствовали? “Не знаю, может в других сёлах что и было, а у нас никого не убили и в Германию никого не угнали. Не хочу врать, плохого ничего не было, хоть и боялись мы их. У меня в хате тоже немцы стояли. Уходят утром, дом закрывают (оружие у них там было), чтобы дети чего не натворили. А вечером придут, бывало, и хлеб с маслом детям намажут, и консервы кое-какие давали.
Заболел у меня сынишка младший, корь, температура была высокая, а нас гоняли на работу. Приходит Вендин Василий, я ему рассказала, что сын больной. Он говорит: “Иди отпрашивайся у коменданта”. Иду, а сама боюсь, но он меня пожалел и освободил от работы. Мальчик мой тогда так и умер от кори.
Тут некоторые свои были хуже немцев. Как немцы пришли, выбрали они старостой бывшего председателя колхоза Шацкого. Так он раз приходит и говорит, что для немцев ему нужно собрать валенки. А у меня как раз в это время мама жила. Я ей отдала валенки мужа. Его уже на фронте убили. Он подошёл к ней, начал снимать валенки, а она не отдаёт. Так он её по полу тащил, пока не снял. А потом я видела: сам в этих валенках и ходил.
Во время войны вот ещё что было. Прибегает соседка и говорит, что видела моего брата, и он просил что-нибудь принести поесть. Побежали мы с мамой. Он воевал, и они шли с села Халань через хутор Водяное. Пока добежали, а они ушли. Идём обратно, смотрим, за нами человек какой-то идёт. Мы обернёмся, да идём дальше. Подошли к дому, а он за нами. Раненый, рука вся в крови. Помогите, говорит, я отстал от своих. Так и остался у нас. Звали его Сахид Мамедов – азербайджанец. Прожил у нас месяца два, как раз немцы пришли в село. Мы боялись, что его заберут, да и нам не сдобровать. Но ничего, развяжут руку, посмотрят, что раненый, и не трогали. Пока жил у нас в доме, всё помогал по дому, косил, возил на тачке корм. Уходя, говорил: “Кончится война, обязательно заеду к вам с семьёй”. Но так больше мы его и не видели. Может, не дожил до победы, а может, и забыл. Всякое бывает.
После войны дети уже немного подросли, а тут опять голод в 1946 году, хоть и не такой страшный, как в 33-м. Дети уже сами ходили в поле колоски собирать. Придут домой, а пальчики исколотые, кровь течёт и ножки все пообдирают по стерне босиком. А всё равно идут опять маме помогать: то колоски собирать, то траву рвать.
...Стали в школу ходить, а ходить не в чем. Весна подошла, всё тает, грязь, а у них на ногах только черевички вязаные. Так я в школу по очереди на руках носила. Хотела, чтоб хоть они грамотные были. Я в детстве и походила-то в школу всего неделю. Мама больше не пустила. Детей восемь душ, были и младше меня. Прясть надо было. Да и тоже особо не в чём было ходить – разутые и раздетые.
Вот так и прошла вся жизнь. Не жила, а переживала. Не доедали, не досыпали, работали от темна до темна. Жила только одним – вырастить детей. Замуж после войны так больше и не вышла, жила только для них”.
Закончился рассказ этой худенькой женщины с добродушным, открытым лицом. Мы уходили, а в голове всё время возникал один и тот же вопрос: “Неужели жизнь человеку даётся только для страданий?”
Приведем рассказ ещё одной солдатской вдовы – Алехиной Евгении Митрофановны, 1912 года рождения. Как и воспоминания Евдокии Васильевны Придачиной, он напоминает нам о тяжелой доле наших женщин в годы войны, о их мужестве и выносливости, стойкости и терпении.